- "Поэтому я лгу! Негодный! слыхана ль такая дерзость в свете! Да помнится, что ты еще в запрошлом л..
Чтo былo бы здecь, ecли бы в пoлoвoдьe Дoнeц нe yнocил cвoим тeчeниeм вceгo этoгo "зoлoтa" вмecтe c oбвaлившимиcя бepeгaми кpyчи! Пocpeдинe пycтoши был вpыт кpeпкий cтoлб...
Теперь плащи носят с длинными воротниками, а на мне были коротенькие, один на другом; да и сукно совсем не дегатированное. Собачонка ее, не успевши вскочить в дверь магазина, осталась на улице...
Приемы сатирического изображения в романе М. Е. Салтыкова-Щедрина «История одного города»
М. Е. Салтыков-Щедрин — один из самых известных литературных сатириков XIX века. Роман “История одного города” является вершиной его художественного творчества. Несмотря на название, за образом города Глупоза скрывается целая страна, а именно — Россия. Так, в образной форме, Салтыков-Щедрин отражает наиболее ужасные, требовавшие повышенного общественного внимания стороны жизни русского общества. Главной идеей произведения является недопустимость самовластия. И именно это объединяет главы произведения, которые могли бы стать отдельными рассказами. Щедрин рассказывает нам историю города Глупова, что происходило в нем на протяжении примерно ста лет. Причем акцентирует внимание на градоначальниках, так как именно они выражали пороки городского управления. Заранее, еще до начала основной части произведения, приводится “опись” градоначальников. Слово “опись” обычно относят к вещам, поэтому Щедрин применяет его намеренно, как бы подчеркивая неодушевленность градоначальников, которые в каждой главе являются ключевыми образами. Сатирические средства, используемые автором хроники, разнообразны. В совокупности образы всех градоначальников создают единый образ самодержавного правителя. Суть каждого из градоначальников можно представить даже после простого описания внешности. Например, упорство и жестокость Угрюм-Бурчеева выражаются в его “деревянном лице, очевидно, никогда не освещавшемся улыбкой”. Более миролюбивый Прыщ, напротив, “румян, имел алые и сочные губы”, “походка у него была деятельная и бодрая, жест быстрый”. Образы формируются в воображении читателя при помощи таких художественных приемов, как гипербола, метафора, аллегория и др. Даже факты реальной действительности обретают фантастические черты. Щедрин намеренно пользуется таким приемом, чтобы усилить ощущение незримой связи с истинным положением дел в крепостнической России. Произведение написано в форме летописей. Некоторые части, которые, по замыслу автора, считаются найденными документами, написаны тяжеловесным канцелярским языком, а в обращении летописца к читателю присутствуют и просторечия, и пословицы, и поговорки. Усиливают комичность путаница в датах и часто допускаемые летописцем анахронизмы и аллюзии (например, ссылки на Герцена и Огарева). Наиболее полно Щедрин представляет нам градоначальника Угрюм-Бурчеева. Здесь имеет место прозрачная аналогия с реальностью: фамилия градоначальника похожа по звучанию на фамилию известного реформатора Аракчеева. В описании Угрюм-Бурчеева меньше комического, а больше мистического, ужасающего. Пользуясь сатирическими средствами, Щедрин наделил его большим количество самых “ярких” пороков. И не случайно именно на описании правления этого градоначальника заканчивается повествование. По словам Щедрина, “история прекратила течение свое”. Роман “История одного города” — безусловно, выдающееся произведение, оно написано красочным, гротескным языком и в образной форме обличает бюрократическое государство. “История” до сих пор не утратила актуальности, потому что мы, к сожалению, пока еще встречаемся с людьми, подобными глуповским градоначальникам.
Тем временем:
... Ибо тот, кто пишет шедевр, знать не знает, что он пишет шедевр. Он так же одинок и неуверен в себе, как любой другой автор; ему неведомо, что когда нибудь он попадет во все учебники литературы и каждую его фразу будут разбирать по косточкам; часто такой писатель молод и одинок, он работает до седьмого пота, он терзается сомнениями, он будоражит или смешит читателей – короче, он говорит с нами. И пора наконец попытаться услышать голос этих мужчин и женщин так, словно их книги только что увидели свет; пора отрешиться, хотя бы ненадолго, от критического и научного аппарата и сносок внизу страницы, которые в свое время внушали юным читателям такое отвращение, что они сбегали от «всей этой мути» в темные кинозалы или на концерты рок музыки. Пора прочесть эти замечательные книги как бы впервые (что, кстати, в данном случае иногда имело место), словно их только что опубликовали, – и прочесть легко, беззаботно. Тогда юмористические нотки, которые встречаются в моей небольшой книжице, будут выглядеть не «вежливостью отчаяния», но попыткой оправдать необразованность и преодолеть робость, внушаемую великими творениями искусства. Шедевры не терпят поклонения, им нравится жить – иными словами, они хотят, чтобы их читали и зачитывали до дыр, обсуждали и осуждали; в глубине души я убежден, что шедевры страдают комплексом превосходства (давно пора опровергнуть злую остроту Хемингуэя: «Шедевр – это книга, о которой все говорят и которую никто не читал»)...
