Старушка, сидевшая с Марьей Дмитриевной под окошком, была та самая тетка, сестра ее отца, с которою она прове..
- Красивая девка,- сказал Лоренцо, старый разбойник, прикованный на противоположном от Джулии конце тюрьмы,- жаль, я далеко!..
Или, скажем, аппендикс, он всегда при нас. В цепи, связывающей нас с обезьяноподобными праформами, есть недостающие звенья. В конце концов, что такое те несколько по..
Вы читаете «Вяленая вобла», страница 1 (прочитано 0%)
Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин
Вяленая вобла
Воблу поймали, вычистили внутренности (только молоки для приплоду оставили) и вывесили на веревочке на солнце: пускай провялится. Повисела вобла денек-другой, а на третий у ней и кожа на брюхе сморщилась, и голова подсохла, и мозг, какой в голове был, выветрился, дряблый сделался. И стала вобла жить да поживать [я знаю, что в натуре этого не бывает, но так как из сказки слова не выкинешь, то, видно, быть этому делу так (прим.авт.)]. - Как это хорошо, - говорила вяленая вобла, - что со мной эту процедуру проделали! Теперь у меня ни лишних мыслей, ни лишних чувств, ни лишней совести - ничего такого не будет! Все у меня лишнее выветрили, вычистили и вывялили, и буду я свою линию полегоньку да потихоньку вести! Что бывают на свете лишние мысли, лишняя совесть, лишние чувства - об этом, еще живучи на воле, вобла слышала. И никогда, признаться, не завидовала тем, которые такими излишками обладали. От рождения она была вобла степенная, не в свое дело носа не совала, за "лишним" не гналась, в эмпиреях не витала и неблагонадежных компаний удалялась. Еще где, бывало, заслышит, что пискари об конституциях болтают - сейчас налево кругом и под лопух схоронится. Однако же, и за всем тем, не без страху жила, потому что не ровен час, вдруг... "Мудреное нынче время! - думала она, - такое мудреное, что и невинный за виноватого как раз сойдет! Начнут, это, шарить, а ты _около_ где-нибудь спряталась, - ан и _около_ пошарят! Где была? по какому случаю? каким манером? - господи, спаси и помилуй!" Стало быть, можете себе представить, как она была рада, когда ее изловили и все мысли и чувства у ней выхолостили! "Теперь милости просим! - торжествовала она, - когда угодно и кто угодно приходи! теперь у меня все доказательства налицо!" Что именно разумела вяленая вобла под названием "лишних" мыслей и чувств - неизвестно, но что, действительно, на наших глазах много лишнего завелось - с этим и я не согласиться не могу. Сущности этого лишнего никто еще не называл по имени, но всякий смутно чувствует, что куда ни обернись - везде какой-то привесок выглядывает. И хоть ты что хочешь, а надобно этот привесок или в расчет принять, или так его обойти, чтобы он и не подумал, что его надувают. Все это порождает тьму новых забот, осложнений и беспокойств вообще. Хочется, по-старинному, прямиком пройти, ан прямик буреломом завалило, промоинами исковеркало - ну, и ступай за семь верст киселя есть. Всякий партикулярный человек нынче эту тягость уж сознает, а какое для начальства от того отягощение - этого ни в сказке сказать, ни пером описать. Штаты-то старинные, а дела-то новые; да и в штатах-то в самых уж привески завелись. Прежде у чиновника-то чугунная поясница была: как сел на место в десять часов утра, так и не встает до четырех - все служит! А нынче придет он в час, уж позавтракавши; час папироску курит, час куплеты напевает, а остальное время - так около столов колобродит.
... According to his theory of history as explained in Chapters XXXIII and XXXIV, the teacher was at best helpless, and, in the immediate future, silence next to good-temper was the mark of sense. After midsummer, 1914, the rule was made absolute.
The Massachusetts Historical Society now publishes the "Education" as it was printed in 1907, with only such marginal corrections as the author made, and it does this, not in opposition to the author's judgment, but only to put both volumes equally within reach of students who have occasion to consult them.
HENRY CABOT LODGE
September, 1918
PREFACE
JEAN JACQUES ROUSSEAU began his famous Confessions by a vehement appeal to the Deity: "I have shown myself as I was; contemptible and vile when I was so; good, generous, sublime when I was so; I have unveiled my interior such as Thou thyself hast seen it, Eternal Father! Collect about me the innumerable swarm of my fellows; let them hear my confessions; let them groan at my unworthiness; let them blush at my meannesses! Let each of them discover his heart in his turn at the foot of thy throne with the same sincerity; and then let any one of them tell thee if he dares: 'I was a better man!' "
Jean Jacques was a very great educator in the manner of the eighteenth century, and has been commonly thought to have had more influence than any other teacher of his time; but his peculiar method of improving human nature has not been universally admired. Most educators of the nineteenth century have declined to show themselves before their scholars as objects more vile or contemptible than necessary, and even the humblest teacher hides, if possible, the faults with which nature has generously embellished us all, as it did Jean Jacques, thinking, as most religious minds are apt to do, that the Eternal Father himself may not feel unmixed pleasure at our thrusting under his eyes chiefly the least agreeable details of his creation...
